Спектакли Александра Огарева в Краснодаре

Хочу очень рассказать о своем осеннем впечатлении. Я был у режиссера Александра Огарёва, который пару лет назад возглавил Краснодарский театр драмы. Это впечатление было довольно важным, прежде всего потому, что южная Россия в целом место, где качественный, поисковый театр приживается с трудом (слишком сильны консервативные традиции), но еще и потому что здесь я увидел, каким сильным может быть режиссер с постоянной труппой, в условиях стационарного театра. Ученик Васильева Огарев давно уже ставит спектакли, и нельзя сказать, что были среди его московских работ какие-то однозначные удачи, спектакли что называется знаковые, показательные. Какие-то работы я даже очень негативно оценивал (например, "Пять вечеров" в "Современнике"), но, с другой стороны, когда Огарев работал на территории своей школы - в театре "Школа драматического искусства", всегда было интересно и неожиданно.
Но удивительно поменялся режиссерский почерк, когда Александр Огарев стал работать в провинции. Давно известно, что главная ценность провинциального театра, если он нормален, - это нераздерганная подработкой труппа, желающая работать на своей сцене, и постоянный поиск режиссуры. Три года назад Огарев сделал во Владимирской драме очень интересные "Три сестры", а затем уехал в Краснодар, пожелав иметь собственный театр, а не раздергиваться в московских подработках и перебежках. Это желание, оно очень опасное, но и очень дельное, верное - и моментально дает результаты, если к работе относится серьезно, вдумчиво.

"Гамлет" был выпущен в конце 2011 года с художником Верой Мартыновой, ученицей Дмитрия Крымова. Черно-белый мир, мир Гамлета, видящего весь свет через спертый воздух склепа (зеркало сцены у Мартыновой в виде трапецевидного абриса гроба), через траур, увядающие венки и замогильные интонации. В какой-то момент Гамлет станет вглядываться в зал с надеждой и тоской, словно бы пытаясь разглядеть здесь смысл в то время, как видит сквозь свои черно-белые фильтры только пустоту. Первые сцены - серия фотоснимков на кладбищенские темы. Групповые скорбные сцены, ожившая мертвенность фотографического глянца. Гамлет у Огарева навечно уязвлен и травмирован смертью отца. Эта идея завороженности, социофобии развернется в сцене, где звучит The House of Rising Sun - гимн визионерству XX века, отчаянная надежда безнадежного, брошенного послевоенного поколения, наркотическая тщетная грёза.
И на контрасте - живейшая, полная задора и импровизации сцена прощания с Лаэртом - наверное, лучшая в этом спектакле. Пока Полоний медленно и нежно увещевает детей (Олег Метелёв играет его праведным старцем, знающим цену своим словам, деликатным обходительным отцом - впервые видел Полония - не идиота, не слабоумного), Офелия (Екатерина Крыжановская) и Лаэрт (Арсений Фогелев) как семилетние дети кружатся вокруг него, не слушая наставлений, пинают друг друга. Офелия залезает в чемодан, который Лаэрт должен из дома забрать, ее оттуда выманивают. Сцена полна домашней радости, иронии и милой детской глупости, живых реакций, хаоса, детского смеха - всего того, чего лишился Гамлет, осиротевший и выглядящий сейчас таким, словно бы никогда не было у него ни отца, ни матери, ни семейного счастья. Сирота безродный, детдомовский. Режиссер смог дать нам ощущить глубину различия мировозрений человека семьи и человека-одиночки, холерика и меланхолика. Не соединяются, не могут соединиться эти два мира - мира теплой, радостной Офелии и мрачного визионера Гамлета, уходящего взором в синефильский нуар (в спектакле есть сцена, где Гамлет, вознесенный на лонжах, словно бы шагает по "телу" фотографии - он весь в мире фото, в мире кино, там, где блистает холодным кинжалом луч проектора).
Гамлет Андрея Харенко похож на Сида Вишеза, в нем сочетается и меланхолия, и хулиганский, панковский облик трудного подростка. Он явный социофоб - его на мгновения "зажигает" внимание к себе со стороны общества, чужих, но он так же быстро уходит в себя, когда остается один. Гамлет читает монолог "Быть или не быть" перед лицом труппы актеров, им призванных к сотрудничеству. Труппа, остановив дыхание, слушает его, внимает, и здесь возникает ощущение, что словно бы вся история театра внимает Гамлету - как сегодня, в данный день и час, он произнесет монолог перед лицом театральной вечности, в которую так часто кидали эти слова тысячи артистов.
Сцена с могильщиками сделана как теневой театр, где с "маленьким" Гамлетом разговаривают увеличенные в три раза, во весь портал тени цельных, крупных "личностей" - титанический народ, не понимающий ни иронии, ни шуток, цельный, крупный, ясный Человек-с-лопатой беседует с раздробленным, уязвленным сознанием интеллигента, погрязшего в своих фобиях, снах и психозах, способного только на сарказм и манию убийства.

"Кошка на раскаленной крыше" - премьера этого сезона. Очень интересно, как эта пьеса звучит сегодня. Очень сложная, запутанная конструкция. Почти бессобытийный, бессюжетный материал, с "джазовым" построением диалогов. Эта пьеса безусловно сегодня требует некоторой реабилитации, так как спектакль Андрея Гончарова - во всех отношениях прекрасный - даже на видео грешит тем, что артисты во многом играют не про себя, а про западную жизнь, не присваивая себе этот образ жизни, распад, дисфункцию человека. Немножко карикатуря, они играют про "их нравы", про "ложь того общества". И очень понятно с позиции сегодняшнего дня, каким риском было играть в позднем СССР пьесы Теннесси Уильямса - здесь прямым текстом говорится о том, о чем советские пьесы не говорили - о сексе, о наркотиках, об алкоголизме, педофилии, о раке, наконец. Сегодня мы дорасли до того состояния, когда мир, описанный Уильямсом, - мир распада западного образа жизни, - мы можем присвоить и должны присвоить себе.
С первой же сцены видно, что Огарев справляется со сложностью этого текста, не развлекает, не опрощает. Пьеса начинается с огромного монолога Маргарет (Екатерина Крыжановская) - здесь и красота, и душевный разлад, и боль и тоска роскошной кошки, не способной добиться внимания от своего, валяющегося тут же алкогольного мужчины, и стильная, искореженная современная хореография под фортепианный джаз. Когда Брик (Андрей Харенко) все же касается женщины, с телом Маргарет что-то происходит - какие-то видимые глазу посекундное замирание, электрический заряд, медленная "заполняемость" душевной ямы. Брик остекленелый, пассивный, не участвующий в жизни, с отсутствующим взором. Но Маргарет безотчетно тянет к нему, она внюхивается в него, вжимается в его тело. В их отношениях - какая загадка, аномалия, травмированность, и сделана режиссерски эта недосказанность очень увлекательно - хочется разгадывать.
Семья Гупера и Мэй, напротив, - омерзительное, вегетативное существование "в кругу семьи" (Огарев в два раза увеличивает количество детей против пьесы, которые окружают безликой орущей толпой папу и маму) - без конфликта, без идеи, без смысла: клонированные плоские люди. Несушка и школьный учитель-ментор. Одинаково восторженные и одинаково безразличные ко всему. Они омерзительны так, как обычно омерзительны бывают люди, которые постоянно и без повода говорят о своих детях в восторженных интонациях, "бобочка-софочка".
Невероятно красивая сцена с выносом праздничного торта - и она же как репетиция похорон болеющего раком Большого Папа - его играет Александр Катунов, один из премьеров театра - очень сильная, маскулинная работа о человеке, желающем задушить смерть в объятия своей безграничной жизненной силы. В конце первого акта Огарев выводит артиста на большой экран во весь портал и Большой Па говорит как раз об этой страшной лжи, которая опутала западного человека как о гидре, с которой нужно сражаться до потери сознания.
А вот финал у Огарева здесь интересный режиссерски, но странный идеологически - он вдруг рисует такую фантазию, несбыточную утопию: Брик и Маргарет не знают счастья материнства и отцовства, но их мир тут же станет волшебным, как только дети наполнят их дом. И эта идея вполне себе жизнеспособна, но где угодно, только не на пространстве драматургии Теннесси Уильмса, смысл и содержание драматургического наследия которого (как и всей великой троицы американской драматургии - О'Нил, Олби, Уильямс) - это крушение идеалов семьи, кризис брака как института и цементирующего начала в обществе. Уильямс как идеолог семейного счастья - это слишком насильственная фантазия, на мой вкус.