Воспользовавшись межсезоньем, сходил в "Современник" на старинный спектакль Галины Волчек "Мурлин Мурло" по пьесе Коляды, в котором теперь играют молодые артисты. Крепкий, надежный спектакль, правда, слегка накреняющийся к истерике. Удивительно, как точно схвачено и законсервировано время - зритель моментально определяет приметы Перестройки, темы, конфликты и героев 1990-х. Надо сказать, что Коляда как никто это поганое время смог проявить, выразить - вот эту ломку империи, давшую трещину в судьбе маленького человека. Пьесы тех лет крутятся вокруг важных тем: дом и потеря дома, ветшание быта, десакрализация "всего святого", идеологический хаос, Россия и Запад, гости из большого мира и мир маленький, соблазны большого мира и умирание чахлого маленького мира от внезапно распахнувшегося окна в будущее, на простор. Пожалуй, в драматургии об этом лучше никто и не сказал: о тектоническом сдвиге эпох и людях, которых зажало меж пластами.
Но в спектакле "Современника" вот что, пожалуй, самое главное: бесконечная, удивительная сочувственная интонация к провинции, к жизни простого человека вдалеке от цивилизации, сострадание к скромному маленькому человеку. Зритель (полный зал!) об этом очень тепло говорит. Я вспомнил в этой связи, как замечательно звучал голос Юрия Соломина перед его "Тремя сестрами" в Малом театре: там была короткая преамбула, в которой говорилось от лица Чехова (это знаменитые слова, сейчас не могу вспомнить их точно): примерно, что долг каждого столичного интеллигента - думать о невыносимой жизни в провинции, испытывать сострадание и стараться облегчить эту тяжелую жизнь, которая так сильно отличается от жизни в больших городах. Нам всем очень повезло, но это не значит, что стоит забывать о мучительности провинциального бытия. И надо сказать, в этой парадигме "Три сестры" звучали как-то особенно пронзительно. Так эту тему очень хорошо вел Марцевич, у которого циничный, злой, пьяненький Чебутыкин как раз и олицетворял крушение человеческой личности в тисках провинциальной несвободы.
В "Мурлин Мурло" замечательно играют Дарья Белоусова и Шамиль Хаматов. Герой Хаматова переживает крушение идеалистического утопического сознания столичного интеллигента, уверенного, что знание, чтение, русская литература, образование могут спасти мир от катастрофы. "Город Зеро" засасывает и его, мажет серой краской, тупит. Сереет лицо, физически видно, как слабеет сознание и воля. "Вонька" то от коксохима, то от птицефабрики парализует Алексея. Точно так же стекленеет, обращается в маску лицо героини Дарьи Белоусовой - последняя надежда избавиться от клаустрофобии уходит, убегает. И надежды на мальчика тают в бессмыслице будней. Неудавшийся мессия, бездарный пророк, только раззадоривший бесплодные надежды. Удивительная речевая маска - уральский говорок очень точно актрисой воспроизведен, и тонко сыграна аутичность, инвалидность героини - без патологии, но с юродивостью, сочувственностью. Тихая, незаметная героиня, словно с постепенно тающей телесностью. Мимика, которая то выражает осмысленность, то выражает ложность этой осмысленности, а то и вовсе превращается в глиняную застывшую маску.
Принципиальная тема для Коляды - тема "захудалого рода", отравленной крови рода, воспроизводящего все более ухудшающиеся копии из поколения в поколение (то же и в "Уйди-уйди"), - звучит очень ясно. Богооставленность (о матери говорят, но она не появляется), мистическая апокалиптика 1990-х ("чтобы нас всех засыпало"), крушение империи.