Лаборатория в Шарыпово

Началом этого сезона для меня была лаборатория в Шарыпово Красноярского края, объединившей театры Красноярского края (Шарыпово, Лесосибирск, Ачинск) с театром города Мирного их республики Саха-Якутия. В этом году удалось осуществить любопытную задачу – обратить внимание постановщиков на колоссальный потенциал арабских сказок, сказок тысячи и одной ночи. И так сошлось, что в первый день эскизы подобрались на взрослые темы (древние, традиционные сказки совсем не целомудренны, как известно), а во второй – для семейного просмотра. Малоизвестные, редко или никогда не ставящиеся сказки Шахерезады вызывали самые разнообразные театральные формы: от вербатима до уличного театра, от VR-спектакля до ритуала. Было бы прекрасно, если бы эта лаборатория, так сказать, опылила бы из Красноярского края всю театральную жизнь, в которой не хватает ярких красок арабской сказочной литературы. Между прочим, восемь томов, а мало кто ставит.

Юлия Беляева из Москвы удивила подходом: ставя «нулевую» сказку «О царе Шахрияре и его брате», в которой нам рассказывают о том, почему Шахерезада обречена на рассказывание историй, режиссер поведала о том, как мировая культура полна опоэтизированного, эстетизированного насилия. Здесь, в книге, женщина, находясь под натиском маскулинного мира, вынуждена сочинять под страхом смерти, в неволе, всякий раз боясь нарушить правила игры, которые сочиняют для нее мужчины, не знающие чувства равноправия. Под стариной, опоэтизированной и идеализированной в литературе, таятся века насилия и унижения. И поэтому рассказывание сюжета сказки прерывалось в эскизе Беляевой тем, как пять актрис Шарыповского театра рассказывали свои и чужие документальные истории насилия, где лейтмотивом зазвучал призыв «Девочки, не терпите».  То, что воспринимается нами как условность сказки, здесь было вывернуто наружу и стало кровоточащей реальностью, здесь разгаданы метафоры, обросли мясом.
Айрат Абушахманов из Уфы работал с актерами Мирнинского театра (республика Саха-Якутия) над «Чистильщиком и девушкой». Здесь история, сперва начинающаяся как телевизионное ток-шоу, стремительно меняла свой ход и становилась чистым ритуалом, попыткой преобразовать сказку в религиозное медитативное действо. Планшет сцены был покрыт коврами как в мечети, а движения персонажей напоминали кружение дервишей. Эскиз был исполнен своеобразной восточной сдержанной визионерской эротикой – эротизмом без обнажения, без визуального. История о сближении самого низкого человека (чистильщика) с принцессой полна мистической глубины, несбыточных представлений о рае.
Режиссер Алексей Золотовицкий из московского Театра имени Вл. Маяковского работал с Ачинским театром над «Повестью о царе Шахрамане, сыне его Камар-аз-Замане и царевне Будур» - и здесь была осуществлена давняя мечта ачинского театра о жанре уличного спектакля. Эскиз был показан уже в ночной мгле, в наступивших сумерках, в вечерних уличных огнях. Здесь высмеивались стереотипные бытовые представления об арабской культуре у обычного россиянина. Джинн становился банкой джин-тоника, мистические силы, перемещающие джиннов по вселенной, оказывались Ладой-Приорой с низко посаженным корпусом, а герои сказки ругались и переговаривались рядом с арабским послушником, жарящим шашлык и заготовляющим кальян. Одним словом, непонятное объяснялось через понятное. В ритме веселого капустника спор двух джиннов о прелестях красавицы-царевны становился рыночной перебранкой ушлого джинна-хитреца с рынка и «джиннихи» - джинна, вдруг обретшего в театральном разрезе обаятельный женский облик. Вывалившись из подъехавшего автомобиля, откуда громко доносилась кавказская поп-музыка, джинны стали обсуждать фигуру красавицы, взирая на абрис шашлыка на шампуре, еще больше возбуждаясь от неограниченных фантазий и запахов. Парадоксальным образом арабская средневековая сказка вдруг обретала созвучие с рассказами Михаила Зощенко из 1920-х, сказочные герои находили реальные социальные маски, а теплый, человеколюбивый юмор народного театра позволял предположить, что такого рода постановки могут через комедийную стихию разрушить любые шовинистские суждения, снять все ксенофобские страхи, столь характерные для сегодняшнего российского общества.
Павел Зобнин из Томского ТЮЗа работал с Лесосибирским театром «Поиск» над «Сказкой о рыбаке», в которой классическим образом композиция сказок строится как матрешка. Здесь тоже режиссер включал изредка приемы капустника и объяснял непонятное через понятное. Странность, мистичность джинна объяснял через наркотические грезы враждебного человеку злодея-уголовника, а бутыль, в которой джинн содержался, была представлена стереотипной 19-литровой бутылью из-под чистой воды. Наиболее интересными и ценными были сцены, когда Шахерезада останавливала рассказ из-за наступившего утра. И действие прерывалось на бытовую, повседневную сценку. Это был рассказ о судьбе художника. Художник – это тот, которому в отличие от зрителя тяжело и невесело. Мы видим слезы клоуна, который творит под страхом смерти. И когда дозволено отдыхать от бесконечного утомительного сюжетопостроения, он занят повседневными дежурными делами – причесывается, чистит ногти, заваривает чай, массирует руки, приводит себя в порядок после словоговорения на потребу. Но мир в это время поставлен на паузу. Мир останавливается, когда художник отдыхает, мир скучен и банален. И художник рассказывает свои истории, чтобы мир не умирал. Автор – это уставший Аллах, которому смертельно надоело развлекать мир. Автор – это Бог, и только по воле автора мир кружится. И мир останавливается, когда художник умолкает. И единственному, кому истории Шахерезады скучны, - это жлобяра джинн, уголовник и укурыш, он засыпает, ему неинтересно. Любопытное свойство арабских сказок – бесконечная доверчивость человека, для каждого из персонажей клятвы и уверения что-то значат, но всякий раз люди ловятся на том, что клятвы не выполняются. И прав тот, кто всех переговорит, что выдумает клятву поинтереснее. Пока рассказывается история, герой придумывает новый ход, новую уловку. Сказка – это шанс спастись. И еще у Зобнина было прекрасное решение гуля – арабского хтонического существа, красивой женщины, пожирающей своих жертв, – действительно было очень страшно: нечто в волосах, с мертвыми глазами и вывороченными кистями.
Радион Букаев из Краснодара с Шарыповским театром показал «Волшебного коня». Это история о том, как желания доводят людей до краха, до самоуничтожения. Так и принц в этой сказке желает даров, получает их и пропадает с головой. В спектакле дары, древнее волшебство было явлено в виде вещей, понятных современному зрителю. Все, что было несбыточной мечтой для средневекового человека, стоит у нас теперь дома. Так волшебная труба преобразовалась в пылесос. И как только принц получает в руки маленькую фигурку волшебного коня (главный свой дар, который может переместить его в любую даль), принц знает, что надо сделать, – он разворачивает плюшевого конника спиной к зрителю и надевает его как виртуальные очки. И вот готова VR-реальность, осуществляющая мечту о моментальной телепортации. Дальше спектакль живет в другом измерении – задник обрушивается, и мы оказывается в пространстве компьютерной игры, киберпанка, который мы заслужили. Под воздействием соответствующего света виртуальная реальность выглядит как инсталляция в галерее. И еще тут был разговор о ритмах современности, всякий раз, когда герои пытались перейти с презренной прозы на поэтическую строку (что в книге Шахерезады часто), современный герой обрывал чтение: «некогда, долго, нет времени» на длинные стихи.