Толстой и Софья
В интерпретациях мифа отражается состояние времени. Вот пьеса Иона Друцэ (сейчас он, кстати, один из старейших писателей постсоветской литературы) «Возвращение на круги своя», поставленная, в том числе, и на Игоря Ильинского в Малом театре Борисом Равенских.
Конфликт в яснополянской семье решен совсем не так, как решают его сегодня – Марюс Ивашкявичус, Ольга Погодина-Кузмина и др., где Софья оправдывается, где ее позиция полноценно разворачивается. Тут, у Друцэ, явственный перекос маскулинного мира, который еще не знает феминистской оптики и вообще подобной постановки вопроса. Сегодня бы эту пьесу обвинили бы в сексизме. Софья, по Друцэ, не может быть оправдана в принципе. Она не пошла за мужем-гением духовно, она тянула его в материальный мир. Следила за ним, и последней каплей в решении Толстого уйти становится унизительная сцена, как Софья, как падальщица, роется в бумагах писателя, пытается понять, каков образ его мыслей. У Друцэ нет возможности оправдать Софью, у нее подчиненное положение. Толстой у Игоря Ильинского смотрит обыкновенно вверх, поверх глаз тех, с кем говорит. Софья смотрит вниз, она заземленная женщина. Толстой утверждает, что ему всегда было унизительно смотреть на женщину с обнаженной грудью. Человек дано открывать только то, что духовно. То, что скрыто одеждой, - не духовно. Творчество – высокое устремление, половое чувство – низменно. Толстой выражается против образованных дам и в его доктрине, интерпретированной Друцэ, это низкое половое влечение – это исключительно прерогатива женщин. Они будят это чувство.
Этот нравственный перекос, по сути, авторами постановки не замечается. Он побочный, несущественный. Режиссуре важнее другое (как и в постановке Равенских и Ильинского «Власти тьмы») - благородная миссия: через фигуру Льва Толстого можно ввести библейские контексты, невозможные в другой форме на советской сцене. Как рассказать о вере атеистическому обществу.
