Опавшие листья. Короб театральный

Андрей Зорин в "Жизни Льва Толстого" объясняет разрыв Софьи со Львом до крайности оригинально: потерей миссии жены писателя, потерей права Софьи на творческое соучастие в сочинительской карьере мужа. И на появление секретаря Черткова - дикая ревность: почему не я?
Но самое интересное - что по сути Зорин рассказывает на примере судьбы яснополянца сюжет "Старшего сына". Толстой - Сарафанов доверился Бусыгину - Черткову ввиду того, что от него отреклись сыновья. Старший чужой сын как укрепление отцовских позиций, позиций хозяина. Я довоплощусь в чужом, если свои отвернулись.

Чем не концепт для будущего спектакля?

Прекрасный текст был на Любимовке - "Камино Норте" Евгении Алексеевой.

Конфликт темпераментов между экстравертной мамой и интровертным сыном превращается в рассказ о том, как подавляет неуемная энергия, как и почему за энергичным любопытствующим поколением приходит покерфейс и отсутствие эмпатии, о том, как мы лжем нашим детям, о том, как легенда и миф разлагаются на разочарования и о том, как важно быть готовым к спонтанности существования.

Впечатлил меня спектакль Михаила Угарова и Алексея Жирякова "24 плюс" в Театре.doc. Любовный пятиугольник. Простые ребята очень простыми словами рассказывают историю одной любовной измены. Неинтеллектуально рассказывают о чувственной драме. Полуголые, сексуальные, чувственные. Страсть. Взрыв плоти. И ничего нет ни социального, ни перверсивного, ни тонко психологического. Только мужик и баба: "твой мускус мой мускул это так просто до утра вместе".
Спектакль неидеальный. В финале всё скомкано до невозможности, и спектакль рушится, надо чистить. Его бы оборвать на полуслове.
Но я смотрю, и в голову лезут "Мечтатели" Бертоллучи, где сексуальная революция совпадает с парижской революцией 1968 года. И спектакль Театра.doc оказывается современным российским Декамероном. Это пир во время чумы. Это похороны секса. Мы видим, как на фоне учащающейся цензуры, церковного истребления телесности секс оказывается последней гранью свободы. И приходит понимание, что отдавая сегодня им свободу, мы отдаем, прежде всего, право на публичность и откровенность интимной беседы. Секса снова не будет. Он уйдет в подполье. Нет свободы - нет секса. Это прямая зависимость, это надо осознать. Мы видим похороны сексуального раскрепощения последних лет, похороны умения говорить откровенно и просто на волнующие нас темы. Опять придут стеснение, зажатость, неврозы, комплексы, неудовлетворенность. И спектакль Угарова и Жирякова оказывается своевременным прощальным языческим бунтом плоти против насилия, закабаления, запрета тела.
В финале спектакля артисты читают пушкинское:

В спектакле "Затейник" режиссера Александра Баркара в РАМТе намечена любопытная возможность преодолеть "советскость" пьес Виктора Розова. Не осовременить, а пойти в каком-то смысле назад, в ретроспективу. В маленькой Черной комнате две лавки с арсеналом рапир, которые в дело не идут. Только обозначают стиль отношений. Боевой спарринг, танго, контрданс - перед нами не вся пьеса, но сухая выжимка, экстракт взаимоотношений двух мужчин и женщины. Центральный персонаж - Валентин (Степан Морозов), он приглашает на очередной тур, виток длинного танца то Галину (Рамиля Искандер), то Сергея (Андрея Сипина), то пару фраз из первого акта, то пару фраз из второго. Особое умение тут - преобразовать пьесу через лихую волюнтаристскую нарезку пьесы колечками микродиалогов. Пьеса таким образом поступательно движется от начала к финалу, но нам кажется, что это нескончаемый диалог, который не придет к точке, диалог мужчины и женщины, сражения за любовь. От спектакля такое же ощущение, как от фильма "Любовник" Тодоровского, - как от вязкого, горячечного, бесконечного, по-хорошему монотонного размышления о природе любви. Размышления, в котором можно только проиграть, но выйти на коду и закрыть тему нельзя. И вот рушится весь розовский советский быт, герои обнажены, представляясь нам некой классицистской абстракцией - триадой героя, наперсника и дамы. Труппа в Молодежном театре замечательная, спаянная, все трое играют чувственно, предельно открыто, в непрерывном диалоге, хотя в финале явно не хватает обострения, остроты и боли, перехода от романтических отношений к фатальным; для всех троих героев история ведь кончается фиаско, они разоблачены и смяты призраком прошлого, который кричит о том, что жизнь пошла неправильно, но и обратного хода не имеет. Андрей Сипин периодически прекрасно выбивает сложный ритм на всем, что попадется под руку: его Сергей - собственно и есть розовский затейник, то есть этакий ударник, чья миссия в жизни - только обеспечивать ритмическую структуру для солистов по жизни, или, как называл их весьма иронично Розов, "всадников".

Свобода на баррикадах. 2013 год.



ну! разденься!
выйди на улицу голой
и я подавлю свою ревность
если так нужно для дела
разденься!
пусть они удивятся
пусть делают вид что не видят тебя
но им ни за что не забыть
их мысли заполнит твое тело
разденься!

© Илья Кормильцев

Запретный плод под снегом

Д ь я в о л

На Невском пахнет завистью,

Сенная дышит похотью,

И алчность разливается с Гостиного двора;

И гнев на поле Марсовом,

И праздность сада Летнего,

Гордыня, чревобесие – от каждого нутра!

Вспомнил сейчас, о чем думал на действительно замечательном спектакле "Современника" "Враги. История любви". Если взять голый сюжетный каркас, то Башевис Зингер описывает мужчину, запутавшегося, завравшегося в трех своих семьях, - жена нынешняя, любовница, первая жена, которая считалась умершей, потом "воскресла". В сухом остатке этот же сюжет используется в пьесе Рэя Куни "Слишком женатый таксист". Меня это всегда интересовало: сюжеты роятся в открытом доступе, бери и делай. Один наращивает на сюжет мясо и выходит незамысловатая, очень запутанная, но искрометная комедия, из которой есть только один выход: сознаться и посмеяться. Другой берет то же самое и являет миру почти эпос с темами рока, истории, возмездия, долга, зависимостей и проч. Сейчас намеренно не вдаюсь в детали, просто важен принцип. У Островского тоже есть пары срифмованных пьесы, где примерно одна и та же ситуация в одной пьесе разворачивается скорее в драму и трагедию, в другой - счастливо разрешается. Урок драматургам, так сказать. Умение владеть сюжетом, осёдлывать его, загоняя в нужные лунки. Сюжет - вещь ведь такая капризная, он ведёт, он рулит тобой. Точно так же, как и человек в своей повседневности часто бессознательно руководствуется логикой мифа - древнего или литературного. И порой нужны недюжиннные усилия, титаническая воля, чтобы с этой логики мифа, наконец, сойти. Стать самостоятельным, принять самостоятельный выбор. Как Эдип, который ослепил себя не по воле богов, которой следовал всю жизнь, а по своему собственному волеизъявлению.